Коллектив, толпа и герои
Найдено цитат по теме: 429
Почести редко бывают там, где слава; слава же — еще реже там, где почести.
Почет влечет за собой обязанности.
Живущему добродетельно невозможно быть всеми почитаемым.
Скромность истинно добрых людей выражается в забвении: они так поглощены тем, что сейчас делают, что упускают из виду то, что уже сделали.
Слава — тень добродетели.
Слава — это тень страсти, стоящей на свету.
Слава — это право любить безмерно.
Когда благодарность многих к одному отбрасывает всякий стыд, возникает слава.
Слава бежит от тех, кто ее ищет, и следует за теми, кто ею пренебрегает.
Слава последует за теми, кого она недостойна вести за собой.
Чтобы любить славу, нужно высоко ценить людей, нужно верить в них.
Доказательством совершенства является отсутствие претензии на то, чтобы быть совершенным.
Умеренность в великих людях ограничивает лишь их пороки.
Глухое брожение, волнующее народы, происходит от голода. Будь пролетарий побогаче, он и не подумал бы о коммунизме. Мещане сыты, их собственность защищена, они и оставили свои попечения о свободе, о независимости; напротив, они хотят сильной власти, они улыбаются, когда им с негодованием говорят, что такой-то журнал схвачен, что такого-то ведут за мнение в тюрьму. Все это бесит, сердит небольшую кучку эксцентричных людей; другие равнодушно идут мимо, они заняты, они торгуют, они семейные люди.
Бог — ради человеков, чтобы их просветить, дабы поняли сами, что они — это скот, и только!
"Две трети своей жизни я уже прожил, зачем же так беспокоиться о том, как пройдет остаток моих дней? Самая блестящая карьера не стоит ни тех мучений, которым я себя обрекаю, ни тех низостей, на которых себя ловлю, ни тех унижений и обид, которые претерпеваю. Еще каких-нибудь тридцать лет — и рухнут могучие колоссы, на которых я сейчас смотрю снизу верх, исчезнут все — и я, такой маленький и ничтожный, и те, на кого я так жадно взираю, связывая с ними свои заветные надежды на возвышение. Самое лучшее в жизни, — если в ней и вправду есть что-нибудь хорошее, — это покой, уединение и место, где ты сам себе хозяин". Так думал Н., пребывая в опале: он забыл об этих мыслях, как только снова вошел в милость.
Бесконечно маленькие люди имеют бесконечно великую гордость.
Самое неприятное существо, какое только есть, это — "маленький" великий человек.
Когда большой человек кричит, маленький человек тотчас подбегает и язык его высунут наружу от удовольствия. Он называет это "состраданием".
Маленький человек, особенно если он поэт, с жаром клеймит жизнь! На словах! Слушайте его; но умейте также различать в его речах восторг от заклеймений.
Мелочные люди не продвигаются вперед; подобно улитке, они ползут, высматривая, останавливаясь, и наталкиваются на всякие предметы.
Часто мы нуждаемся в меньшем, чем мы сами.
Мещанство — это ползучее растение, оно способно бесконечно размножаться и хотело бы задушить своими побегами все на своей дороге; вспомните, сколько великих поэтов было погублено им.
Низкие души да пресмыкающиеся погружаются в грязь для того, чтобы их не раздавили.
Для низких натур ничего нет приятнее, как мстить за свое ничтожество, бросая грязью своих воззрений в святое и великое.
Когда и в ком негодованье Людская низость возбудила? Что ни толкуй нам в назиданье, Но низость есть большая сила.
Какие бы ни были перевороты в жизни человека, он не боится упасть, когда сидит на нижней ступеньке.
Посредственный человек редко бывает великодушным, и никогда не бывает таким наглым, как тогда, когда держит в своей прихожей человека высшего достоинства.
Такова уж по своей природе чернь: либо она униженно служит, либо гордо властвует; свободой же, составляющей золотую середину, она так же не умеет умеренно пользоваться, как не умеет отказаться от нее.
Чернь всегда готова оскорблять гений, добродетель, несчастье, когда ей подают к тому сигнал.
С тех пор, как Тацит наблюдал ее рукоплещущею преступлениям императоров, чернь нисколько не переменилась. Всегда резкая в своих порывах, она то воздвигает алтарь отечества, то строит эшафоты.
Для лакея нет героя, и не потому, что герой не является таковым, а потому, что лакей есть лакей.
Если мы сами холопы, то для нас не может быть героев.
Глупость — это радость обывателя.
Мещанство — это демократизация аристократии и аристократизация демократии.
Принцип мещанства: всякий у себя и для себя. Мещане хотят быть правы по закону гражданскому и не хотят слышать о законах человечности и нравственности.
Массы хотят остановить руку, нагло вырывающую у них кусок хлеба, заработанный ими, — это их главная потребность. К личной свободе, к независимости слова они равнодушны; массы любят авторитет, их еще ослепляет оскорбительный блеск власти, их еще оскорбляет человек, стоящий независимо; они под равенством массы понимают лишь равномерный гнет.
С точки зрения характера человека "фашизм" представляет собой основное, эмоциональное отношение "подавленного" в человеке к нашей авторитарной, машинной цивилизации и ее механистически мистическому пониманию жизни.
Фашистский протест всегда возникает там, где из-за страха перед истиной революционная эмоция искажается, принимая иллюзорный характер.
Мелкобуржуазный спальный гарнитур, который "обычный человек" покупает, как только у него появляются средства (даже при всей его революционности в других отношениях); последующее угнетение жены, даже если он коммунист; "приличный" выходной костюм; умение "правильно" танцевать и множество других "банальностей" оказывают несравнимо большее влияние при ежедневном повторении, чем тысячи революционных митингов и листовок.
В силу многовекового угнетения массы не в состоянии распорядиться свободой.
Если некоторая категория людей имеет какие-то привилегии сравнительно с другой категорией людей, более низкого уровня в социальной иерархии, она ради сохранения этих своих привилегий готова мириться с тем, что имеются категории людей, занимающие более высокое положение в социальной иерархии и обладающие привилегиями более высокого ранга. Этот закон объясняет тот факт, что главными защитниками существующего общественного устройства являются не высшие и даже не средние слои, а слои, слегка возвышающиеся над самыми низшими (подобно тому, как армейская дисциплина поддерживается не столько старшими офицерами и генералами, сколько сержантами и младшими офицерами).
Когда люди свободны поступать, как им заблагорассудится, они обычно начинают копировать друг друга.
Когда народ глуп, им легко управлять.
Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас.
Развитие человечества не находится еще в столь блестящем состоянии, чтобы истина была доступна большинству. Одобрение толпы — доказательство полной несостоятельности.
Надо побольше небылиц, чтобы производить впечатление на толпу. Чем меньше она понимает, тем больше она восхищается.
Группу людей, следующих одному и тому же мнению и ссылающихся на один и тот же авторитет, ведущий их за собой, с мнением которого они все согласны, можно рассматривать как один разум, а один разум может заблуждаться.
Говорить терминами истины там, где этого не нужно, значит хотеть, чтобы простой народ и глупая масса, от которой требуется практическая деятельность, имели специальное понимание: это все равно, что хотеть, чтобы рука имела глаз, хотя она природой создана не для того, чтобы видеть, но чтобы делать и содействовать зрению.
Почему люди следуют за большинством? Потому ли, что оно право? Нет, потому что сильно.
Если чернь принимается рассуждать — все погибло!
Массы находятся под влиянием особенного рода сил, развивающихся в избранных членах общества. Массы сами не думают; посреди их есть мыслители, которые думают за них, возбуждают собирательное разумение нации и заставляют ее двигаться вперед. Между тем как небольшое число мыслит, остальное чувствует, и общее движение проявляется.
За компанию и монах женился.
Судя по всему, человек от природы не способен к независимому существованию.
Нигде я не чувствую себя так одиноко, как в толпе, охваченной бурным весельем или столь же бурным горем.
В большинстве случаев светское общество ожесточает человека; тот же, кто не способен ожесточиться, вынужден приучать себя к напускной бесчувственности, иначе его непременно будут обманывать и мужчины и женщины. Даже краткое пребывание в свете оставляет в порядочном человеке горький и печальный осадок; оно хорошо лишь тем, что после него уединение кажется особенно приятным.
Многие люди, слабые от природы, делаются совершенною дрянью оттого, что не умеют быть самими собою и ни в чем не могут отделиться от общего хора, поющего с чужого голоса.
Во всяком движении, во всякой идейной борьбе существует известная категория путаных голов, которые чувствуют себя совсем хорошо только в мутной воде.
Большинство людей в глубине души презирает добродетель и плюет на славу.
Попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй.
Между воронами и сорока по-вороньи каркает.
Общественное мнение правит людьми.
Последнее слово всегда остается за общественным мнением.
Люди обычно считают, что лучше заблуждаться в толпе, чем в одиночку следовать за истиной.
Заблуждение не перестает быть заблуждением оттого, что большинство разделяет его.
Индивидуализм — либо признак гениальности, либо наоборот. Посредственность обеспечивает свою безопасность стандартизацией.
Конечная политическая власть, при всевозможных формах правления, всегда находится в руках массы. И в действительности совсем не короли или аристократы, не землевладельцы или капиталисты порабощают повсюду народ, а его невежество.
Из людей три четверти — не более как обезьяны тех, в среде которых они живут.
Орлы летают одиноко, бараны пасутся стадами.
Большинство людей подражают друг другу и называют оригиналами тех, кто отказывается подражать им.
Верх ума назовут безумием, как и крайнюю его тупость. Только посредственность всегда в похвале у людей.
Возвещать истину, предлагать что-либо полезное для людей — это верный способ вызвать преследование.
Наша публика — мещанин во дворянстве: ее лишь бы пригласили в парадно освещенную залу, а уж она из благодарности, что ее, холопа, пустили в барские хоромы, непременно останется всем довольною.
Кто крепок и силен духом, тот над людьми и властелин. Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее. Так доселе велось и так всегда будет! Только слепой не разглядит!
Высшее достоинство недоступно пониманию толпы; последняя охотно хвалит добродетели низшего порядка; средние добродетели возбуждают в ней удивление или, вернее, изумление; что же касается высших добродетелей, то она не имеет даже понятия о них.
Толпа не имеет собственного мнения — навязывай ей свое; толпа мелка и бессмысленна — берегись поэтому, не будь слишком глубоким, не задавай ей умственной работы; у толпы тупы чувства — выступай с таким шумом, чтобы даже тугие уши тебя услышали и слепые глаза тебя увидели...
Толпа похожа на море: она или возносит вас, или пожирает, смотря по ветру.
Что бы ни говорили защитники народного смысла, толпа есть соединение хотя бы и хороших людей, но соприкасающихся только животными, гнусными сторонами и выражающая только слабости и жестокость человеческой природы.
У толпы есть глаза и уши и немного сверх того; в особенности же она обладает крайне незначительной силой суждения и даже слабой памятью. Некоторые заслуги лежат совершенно вне сферы ее понимания; другие она понимает и с восторгом приветствует на первых порах, но затем их скоро забывает.
Не рассуждай с детьми, с женщинами и с народом.
Когда народ охвачен волнением, никто не может сказать, как восстановить спокойствие; когда он умиротворен, никто не знает, что может нарушить его спокойствие.
Аристократия проходит через три последовательных возраста: возраст превосходства, возраст привилегий, возраст тщеславия; по выходе из первого она вырождается во втором и угасает в третьем.
Народ, подобно ребенку, может только плакать или смеяться. Легко различить, радуется ли он или страдает. Но чему он рад и что у него болит — часто трудно узнать.
Народ груб, но добр; вельможи вежливы, но черствы.
Величие народа не измеряется его численностью, как величие человека не измеряется его ростом; единственной мерой служит его умственное развитие и его нравственный уровень.
Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности... Кто на каком языке думает — тот к тому народу и принадлежит.
Народ немного смахивает на медведя в зоологическом саду: ему бросают, на вершину его дерева, пирожное на шнурке, чтобы заставить его карабкаться; потом, когда он вскарабкался, шнурок отдергивают.
Народ — сердце страны; стоит только затронуть его, чтобы обнаружить сокровища бескорыстия, безропотности, мужества.
Народы так же жаждут лести, как и тираны.
Военных сил недостаточно для спасения страны, между тем как защищаемая народом страна бывает непобедима.
При деспотизме народ есть ползающий червь, который позволяет давить себя; при республике — это медведь, пожирающий своих вожаков.
В конце концов народы бывают тем, чем сделало их правительство.
Не моря разделяют народы, а невежество, не различие языка, а враждебные отношения.
Народ — это государь, который желает только есть: его величество спокоен, когда переваривает пищу.
И к народам применяется садоводческий прием, с помощью которого деревья, когда они не цветут, можно заставить цвести посредством сильных повреждений.
Народ всегда обезьянничает и подражает богатым: он ходит в театр не столько для того, чтобы смеяться над их безумиями, сколько для того, чтобы видеть их, и, подражая им, стать еще безумнее их.
Характер народа нельзя узнать по его высшим слоям, по его джентльменам и леди, — их вы найдете везде, и они везде одни и те же.
Народ всегда будет народом: легковерным, своенравным, слепым и врагом своей настоящей пользы.
Народ не принадлежит к тем возлюбленным, которые выигрывают в красоте, когда их видят в неглиже.
Сказать, что народы созданы для королей, — это утверждать, что корабли сделаны для руля.