Годы жизни: 1844 г. - 1900 г.
Немецкий философ, эссеист.
Цитаты автора
Найдено цитат автора: 211
Если у человека есть основание для жизни, он вынесет почти любые ее условия.
Философ думает, что ценность его философии лежит в целом, в строении, но потомство находит ценным только камень, из которого можно построить новое и лучшее здание, т.е. ценно для него именно то, что здание можно разрушить, и все-таки оно полезно, как материал.
Я хожу среди людей, как среди обломков будущего: того будущего, что вижу я.
Самые тихие слова суть именно те, которые приносят бурю. Мысли, приходящие как голубь, управляют миром.
Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелкая.
Лучше ничего не знать, чем знать многое наполовину! Лучше быть безумцем на свой собственный страх, чем мудрым на основании чужих мнений!
Ах, так много есть великих мыслей, действие которых не более значительно, чем действие мехов: они делают надутым и еще более пустым.
Что необычайно в жизни мыслителя, так это то, что две противоположные склонности заставляют его следовать одновременно по двум разным направлениям и держат под своим ярмом: с одной стороны, он хочет знать и, расставаясь неустанно с твердой землей, носящей в себе жизнь человеческую, пускается в неизведанные области, с другой стороны, он хочет жить, не хочет уставать и ищет себе постоянную точку.
Индусские законодатели положили в основание порядка жизни своего народа мифологию. Священники, объяснявшие ее, вовсе не были глупы. Напротив, они были очень мудры. Они потому и измыслили эти законы, что сами не верили ни в одно из своих сотворений. Законы Ману — это ловкая и красивая ложь, но эта ложь необходима. Если природа представляет собой хаос, насмешку над всякой мыслью и порядком, то всякий, кто желает восстановить в ней какой-либо порядок, должен уйти от нее и создать новый мир, полный иллюзий.
Иногда для того, чтобы стать бессмертным, надо заплатить ценою целой жизни.
Мы должны произвести опыты с истиной. А если истина должна уничтожить человечество, ну что же, пускай! Я вложил в вашу руку молот, он должен опуститься на головы людей. Бейте!
Совершенно необходимо, чтобы я был непризнан, и даже больше того, я должен идти навстречу клевете и презрению. Мои "ближние" первые против меня. Я понял это, и я великолепно почувствовал, что я наконец нашел свой путь. Когда мне приходит в голову мысль: "Я не могу выносить больше моего одиночества", то меня охватывает чувство непобедимого унижения перед самим собою, — и я возмущаюсь против того, что есть во мне самого высшего...
Увы! Я знал многих благородных людей, которые потеряли свою самую высокую надежду и с тех пор стали клеветать на нее. Моею любовью и моею надеждой я заклинаю каждого: не уничтожайте того героя, который живет в вашей душе! Верьте в святость вашей высокой надежды!
Нравственности предшествует принуждение, позднее она становится обычаем, еще позднее — свободным повиновением и наконец — почти инстинктом.
В мире и без того недостаточно любви и благости, чтобы их еще можно было расточать воображаемым существам.
Человек забывает свою вину, когда исповедался в ней другому, но этот последний обыкновенно не забывает ее.
Хороший брак покоится на таланте к дружбе.
Совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина, но и нечто гораздо более редкое.
Существует право, по которому мы можем отнять у человека жизнь, но нет права, по которому мы могли бы отнять у него смерть.
Благородство состоит из добродушия и избытка доверия.
Сострадание сильнее страдания.
Убеждения суть более опасные враги истины, чем ложь.
Кто хочет давать хороший пример, тот должен примешивать к своей добродетели частицу глупости; тогда ему подражают и вместе с тем возвышаются над образцом — что люди так любят.
Изворотливые люди, как правило, суть обыкновенные и несложные люди.
Берегись предостерегать бесстрашного! Ради самого предостережения он ринется еще в каждую пропасть.
Очень умным людям начинают не доверять, если видят их смущение.
Кому не приходилось хотя бы однажды жертвовать самим собою за свою добрую репутацию?
Наедине с собою мы представляем себе всех простодушнее себя: таким образом мы даем себе отдых от наших ближних.
Ты хочешь расположить его к себе? Так делай вид, что теряешься перед ним.
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Иметь талант недостаточно: нужно также иметь на это позволение, — не так ли, друзья мои?
Много говорить о себе — может также служить средством для того, чтобы скрывать себя.
Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.
Бывает заносчивость доброты, имеющая вид злобы.
Даже когда народ пятится, он гонится за идеалом — и верит всегда в некое "вперед".
Только человек сопротивляется направлению гравитации: ему постоянно хочется падать — вверх.
Кто хочет стать водителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них опаснейшим врагом.
Когда морализируют добрые, они вызывают отвращение; когда морализируют злые, они вызывают страх.
Признаем же следующую истину, как бы жестоко она ни звучала: рабство необходимо для развития культуры; это — истина, не оставляющая никакого сомнения в абсолютной ценности бытия. И если можно сказать, что Греция пала оттого, что носила в себе рабство, то гораздо справедливее будет другое мнение: мы погибаем потому, что у нас нет рабов.
Какую роль играет государство? Это — сталь, скрепляющая общество. Вне государства, при естественных условиях, bellum omnium contra omnes (война всех против всех), общество ограничилось бы семьей и не могло бы широко пустить свои корни.
Для того чтобы дух спекуляции не поглотил самого государства, есть только одно средство — война и опять война. В момент всеобщего возбуждения войною человеческий ум ясно понимает, что государство создано не для того, чтобы оберегать эгоистичных людей от демона войны, а совсем наоборот; любовь к родине и преданность королю помогают войне вызывать в людях нравственный подъем, служащий знаменем гораздо более высокой судьбы.
Когда государство не может достичь своей высшей цели, то оно растет безмерно. Мировая Римская империя не представляет, в сравнении с Афинами, ничего возвышенного. Сила, которая должна принадлежать исключительно цветам, принадлежит теперь неимоверно вырастающим стеблям и листьям.
Каждый серьезный труд оказывает на нас моральное воздействие. Усилие, делаемое нами для того, чтобы сосредоточить свое внимание на заданной теме, можно сравнить с камнем, брошенным в нашу внутреннюю жизнь: первый круг невелик по площади, число последующих кругов увеличивается, и сами они расширяются
Страдание есть самый скорый способ для постижения истины.
Чего мы ищем? Покоя, счастья? Нет, только одну истину, как бы ужасна и отвратительна она ни была.
Всякое общение, которое не возвышает, тянет вниз.
Для очень одинокого и шум оказывается утешением.
Одиночество придает нам большую черствость по отношению к самим себе и большую ностальгию по людям: в обоих случаях оно улучшает характер.
Один держится за какое-либо мнение, потому что он горд тем, что сам дошел до него, другой — потому, что он с трудом научился ему и гордится тем, что постиг его, т.е. оба из тщеславия.
Люди, которые не чувствуют себя уверенными в обществе, пользуются всяким случаем, чтобы перед обществом показать на ком-то, кто ниже их, свое превосходство, например, с помощью насмешек.
Между 26-м и 30-м годами даровитые люди переживают настоящий период самомнения; это пора первой зрелости, с сильным остатком кислоты. Человек, на основании того, что он чувствует в себе, требует от людей, которые еще ничего не видят или мало видят в нем, чести и покорности, и так как последние вначале заставляют себя ждать, то он мстит тем взором, тем жестом самомнения, тем тоном голоса, которые тонкое ухо и зрение опознают во всех произведениях этого возраста, будь то стихи, философия или картины и музыка. Более пожилые и опытные люди улыбаются здесь и с умилением думают об этой прекрасной поре жизни...
С людьми дело обстоит так, как с кострами для выжигания угля в лесу. Лишь когда молодые люди перестали гореть и обуглились, подобно этим кострам, они становятся полезными. — Пока они шипят и дымят, они может быть интереснее, но бесполезны и слишком часто неудобны...
Вот завистник — не следует желать ему детей: он стал бы им завидовать в том, что не может уже сам быть ребенком.
Кто вынужден говорить громче обыкновенного (например, перед полуглухим или перед большой аудиторией), часто преувеличивает то, что он имеет сообщить. Иной становится заговорщиком, интриганом, приучается злословить только потому, что голос его лучше всего пригоден для шепота.
Люди, которые не способны внушить миру сознание своих заслуг, стараются возбудить против себя сильную вражду. Тогда они могут утешаться мыслью, что эта вражда препятствует признанию их заслуг — и что то же будут предполагать и другие; а это весьма выгодно для их репутации.
Наиболее понятным в языке бывает не само слово, а тон, ударение, модуляция, темп, с которым произносится ряд слов, — короче сказать, музыка, скрывающаяся за словами, страстность, скрывающаяся за музыкой, личность, скрывающаяся за страстностью, то есть все то, что не может быть написано.
Всегда теряете от слишком интимного общения с женщинами и друзьями....
Когда мы желаем отделаться от какого-то человека, нам надобно лишь унизить самого себя перед ним — это тотчас заденет его тщеславие, и он уберется восвояси.
Совсем не говорить о себе — весьма благородное лицемерие.
Кто плохо видит, видит всегда меньше других; кто плохо слышит, слышит всегда кое-что лишнее.
Слышат только те вопросы, на которые в состоянии найти ответ.
Мало найдется людей, которые, затрудняясь в материале для беседы, не выдали бы секретных дел своих друзей.
Смеяться — значит быть злорадным, но с чистой совестью.
Когда человек ржет от смеха, он превосходит всех животных своей низостью.
Хваля, хвалишь всегда самого себя; порицая, порицаешь всегда другого.
Мы хвалим то, что приходится нам по вкусу: это значит, когда мы хвалим, мы хвалим собственный вкус — не грешит ли это против всякого хорошего вкуса?
Люди свободно лгут ртом, но рожа, которую они при этом корчат, все-таки говорит правду.
К незначительным, но бесконечно частым и потому весьма влиятельным вещам, на которые наука должна обращать больше внимания, чем на крупные, но редкие вещи, следует причислить и благожелательность; я разумею проявления дружеского расположения в общении, улыбку глаз, рукопожатие, теплоту, которые обыкновенно вплетаются почти во все человеческие действия.
Дороже всего люди расплачиваются за то, что пренебрегают банальными истинами.
Профессия рассеивает мысли; в этом ее величайшее благословение. Ибо она есть прикрытие, за которое позволительно отступить всякий раз, когда на человека нападают сомнения и заботы общего характера.
Когда не можешь терпеть человека, стремишься признать его подозрительным.
Кто не умеет сохранять во льду свои мысли, тот не должен предаваться горячке спора.
Самый неприятный для обеих сторон способ отвечать на полемику — это сердиться и молчать: ибо нападающий объясняет себе молчание обыкновенно как признак презрения.
Верное средство рассердить людей и внушить им злые мысли — заставить их долго ждать.
Можно говорить весьма уместные речи и все же так, что все будут кричать о своем несогласии; это бывает именно тогда, когда речь обращена не ко всем.
Кто готов впасть в гнев или в бурный любовный аффект, достигает момента, когда его душа полна, как сосуд; но к этому должна прибавиться еще одна капля воды — добрая воля к страсти (которую обыкновенно зовут и злой волей). Только эта капля нужна, и тогда вода переливается через край.
Остерегайтесь морально негодующих людей: им присуще жало трусливой, скрытой даже от них самих злобы.
Я ненавижу людей, не умеющих прощать.
Для меня не должно быть человека, к которому я испытывал бы отвращение или ненависть.
Если ты хочешь иметь друга, ты должен вести войну за него; а чтобы вести войну, надо уметь быть врагом.
Лучше враг из цельного куска, Чем друг, приклеенный слегка!
Все женщины умеют очень тонко преувеличивать свои слабости, они даже изобретают себе слабости, чтобы выглядеть совершенно хрупкими украшениями, которым в тягость и пылинка: само их существование должно служить мужчине укором и напоминанием о его неотесанности. Так защищаются они против сильных и всякого рода "кулачного права".
Кто беден любовью, тот скупится даже своей вежливостью.
Убожество в любви охотно маскируется отсутствием достойного любви.
Никогда не везет бедным женщинам, которые в присутствии того, кого они любят, становятся неспокойными и неуверенными и слишком много говорят: ибо мужчины надежнее всего клюют на несколько таинственную флегматичную нежность.
В мщении и любви женщина более варвар, чем мужчина.
Во всякого рода женской любви проступает элемент и материнской любви.
Доброта и любовь, как целебные травы и силы в общении между людьми, суть столь драгоценные находки, что хотелось бы пожелать, чтобы при употреблении этих бальзамических средств люди были как долее экономны; но это невозможно. Экономия доброты есть мечта самых дерзостных утопистов.
Надо учиться любить, учиться быть добрым, и притом с юных лет... Точно так же нужно учиться ненависти и взращивать ее, если человек хочет стать сильным ненавистником; иначе со временем погибнет и самый зародыш ненависти.
Те, кто до сих пор больше всего любили человека, всегда причиняли ему наисильнейшую боль; подобно всем любящим, они требовали от него невозможного.
Любовь и ненависть не слепы, но ослеплены огнем, который они сами несут с собой.
В любви всегда есть немного безумства, но и в безумстве всегда имеется немного здравого смысла.
Ревность — остроумнейшая страсть и тем не менее все еще величайшая глупость.
Люди, которые быстро загораются, легко и охлаждаются и потому в общем ненадежны...
Тот не имеет острого ума, кто ищет остроумия.
Отсутствие друзей заставляет предполагать зависть или самомнение.
Корысть и страсть связаны брачными узами; этот брак называют себялюбием — это несчастливый брак!
Кто много мыслит, и притом объективно, тот легко забывает свои собственные переживания, но не те мысли, которыми они были обусловлены.
С чересчур громким голосом в глотке невозможно иметь тонкие мысли.
Актеры величия, если они не сознают своего актерства, производят впечатление действительно великих — и даже имеют некоторое преимущество... именно блеск.