Годы жизни: 1715 г. - 1747 г.
Французский писатель.
Цитаты автора
Найдено цитат автора: 264
Иной раз проще создать новую партию, чем постепенно добиться главенства в уже созданной.
Легче всего уничтожить ту партию, в чьей основе лежат доводы благоразумия.
Стоит нам почувствовать, что человеку не за что нас уважать, — и мы начинаем почти ненавидеть его.
Прежде, чем ополчиться на зло, взвесьте, способны ли вы устранить причины, его породившие.
Говорить только хорошее обо всех и вся — плохая и мелкая политика.
У нас нет ни сил, ни случая сотворить все добро и зло, которое мы собирались сотворить.
Люди обычно мучают своих близких под предлогом, что желают им добра.
Мы восприимчивы к дружбе, справедливости, человечности, состраданию и разуму. Не это ли и есть добродетель, друзья мои?
В старости друзей не заводят, поэтому любая потеря — невосполнима.
Успех создает мало друзей.
У женщин обычно больше тщеславия, чем темперамента, и больше темперамента, чем добродетели.
Женщины и молодые люди умеют ценить лишь тех, к кому питают склонность.
Любовный порыв — первый творец рода человеческого.
По ложному пути идут женщины, избравшие своим оружием кокетство.Они мало в ком способны зажечь великую страсть, и не потому, что они, как принято считать, легкомысленны, а потому, что никто не хочет остаться в дураках.
Постоянство — вот тщетная мечта любви.
Молодые люди плохо знают, что такое красота: им знакома только страсть.
Лишь мелкие люди вечно взвешивают, что следует уважать, а что — любить. Человек истинно большой души, не задумываясь, любит все, что достойно уважения.
Можно от всего сердца любя человека, все-таки понимать, как велики его недостатки. Было бы глупой дерзостью мнить, будто нашего расположения достойно лишь одно совершенство. Порою наши слабости привязывают нас друг к другу ничуть не меньше, чем самые высокие добродетели.
В сострадании меньше нежности, чем в любви.
Привычка — все, даже в любви.
Соблюдение целомудрия вменяется в закон женщинам, меж тем в мужчинах они превыше всего ценят развращенность. Не забавно ли?
Если говорить о неблагодарности, то всего отвратительнее, но и всего обычнее древняя как мир неблагодарность детей по отношению к родителям.
Не следует ждать больших услуг от стариков.
Мы слишком мало пользуемся мудростью стариков.
Бедность так принижает людей, что они стыдятся даже своих добродетелей.
Заблуждается тот, кто считает, будто бедняки всегда лучше богачей.
К людям, которые возомнили, будто больше ни в ком не нуждаются, уже никому нет подступа.
Даже у молодой женщины меньше поклонников, чем у богача, который славится хорошим столом.
Все люди рождаются искренними, а умирают лжецами.
В жизненных правилах человека сказывается вся его суть.
Кто не способен к великим свершениям, тот презирает великие замыслы.
Люди с пылким характером редко бывают постоянны в дружбе.
Легкомысленные люди склонны к двоедушию.
Двоедушные люди легко меняют свои правила.
Пылкое честолюбие с самой юности изгоняет из нашей жизни всякую радость: оно хочет править единовластно.
Кто нечестен там, где речь идет о наслаждении, тот и в делах лишь прикидывается честным. Если даже наслаждение не делает вас человечнее, значит, вы по натуре жестоки, как зверь.
Неизменная скупость в похвалах — верный признак посредственного ума.
Кто уважает себя — внушает почтение другим.
Насмешка есть испытание самолюбия.
Чрезмерная осмотрительность не менее пагубна, чем ее противоположность: мало проку от людей тому, кто вечно боится, как бы его не надули.
Мы знаем бесполезных вещей больше, чем необходимых.
Благоденствие освещает путь благоразумию.
Болезнью у одних людей заглушается мужество, у других — страх и даже любовь к жизни.
Мы не превосходим народ, которых зовут варварскими, ни мужеством, ни человечностью, ни здоровьем, ни удовольствиями, и, не будучи, таким образом, ни более добродетельными, ни более счастливыми, мы все-таки не перестаем считать себя гораздо более мудрыми.
Великим государственным человеком бывает тот, после кого остаются великие и полезные для Отечества памятники.
Великие люди выражаются, как природа, — то есть просто; они действуют одновременно и своей простотой, и уверенностью: они говорят поучительным тоном, и народ им верит.
Сила или слабость нашей веры зависит скорее от мужества, нежели от разума. Тот, кто смеется над приметами, не всегда умнее того, кто верит им.
Что в слабых высокомерие, то в сильных — возвышенность, точно так же, как сила больных — бешенство, а сила здоровых — крепость.
Мы мним себя свободными, потому что не знаем мотивов, которые понуждают нас к действию. Но наша воля есть лишь показатель на часовом циферблате, который показывает часы и приводит в движение боевой прибор.
Нам легче приобрести лоск всезнания, чем основательно овладеть небольшим числом знаний.
Глупец всегда убежден, что никто ловчей его не проведет умного человека.
В детстве всех народов, как и в детстве отдельных людей, чувство всегда предшествовало размышлению и было первым их учителем.
Огромная разница, которую мы замечаем между дикарями и нами, состоит лишь в том, что мы несколько менее невежественны.
Кто причиняет другому несчастье, для тех — обычная отговорка, что они желают ему добра.
Нет века, нет народа, который не устанавливал бы воображаемых добродетелей и пороков.
Зависть не сумела бы спрятаться: она обвиняет и судит без доказательств, она приумножает недостатки, дает малейшим ошибкам громкие названия; язык ее исполнен желчи, преувеличения и несправедливости.
Большинство людей стареет в небольшом кружке идей, которых они не извлекали из своих запасов. Умов ложных, может быть, меньше, чем умов бесплодных.
Кто проник в какую-либо великую истину и живо ее чувствует, тому нечего бояться высказывать ее, хотя бы она и была уже высказана другими. Всякая истина нова, когда автор выражает ее особым, ему свойственным образом.
Очень новой и очень оригинальной была бы книга, которая заставила бы нас любить старые истины.
Между людьми, быть может, столько же истин, сколько и заблуждений, столько же хороших качеств, сколько и дурных, столько же удовольствий, сколько горя.
Люди презирают литературу потому, что судят о ней, как о ремесле, — с точки зрения полезности ее для успеха в жизни.
Разве мы не имеем права любить самого себя? Разве поступок будет менее хорош только потому, что мы делаем его с удовольствием?
Есть люди, которые читают лишь для того, чтобы находить у писателя ошибки.
Я сравнил бы мир со стариком, который сохраняет все желания молодости, но стыдится их и прячет, потому ли, что обманулся в достоинстве многих вещей, или потому, что хочет казаться таким разочарованным.
Иные авторы обходятся с моралью как с новой постройкой, в которой ищут прежде всего удобств.
Наши заблуждения и разногласия в области морали происходят потому, что мы смотрим на людей, как если бы они могли быть совершенно дурными или совершенно хорошими.
Когда мысль настолько слаба, что не находит себе простого выражения, — это признак, что ее следует отвергнуть.
Что мы называем блестящей мыслью, то обыкновенно бывает лишь обманчивым выражением, которое с помощью небольшой доли истины навязывает нам заблуждения, удивляющие нас.
Наивность лучше дает себя понять, чем точность: это язык чувства, он предпочтительнее языка воображения и разума, потому что он прекрасен и общепонятен.
Я знал людей, которых наивность пугала, подобно тому, как вид нагой женщины оскорблял бы людей деликатных; они хотят, чтобы и ум был прикрыт, подобно телу.
Наслаждение есть плод труда и награда за него.
Наиболее ненавистный род неблагодарности, но вместе с тем и наиболее обычный и наиболее исконный — это неблагодарность детей по отношению к родителям.
Мало говорят вещей основательных, когда стараются сказать что-нибудь необыкновенное.
Когда нововведение слишком трудно установить, это служит доказательством, что в нем нет необходимости.
Иные писатели прилагают к нравственности ту же мерку, с какою мы подходим к зодчеству наших дней: здание, прежде всего, должно быть удобным.
Правила нравственности, как и люди, меняются с каждым поколением: они подсказаны то добродетелью, то пороком.
Нас оскорбляет не столько презрение глупцов, столько пренебрежение людей умных.
Легко критиковать автора, но трудно — оценить его.
Глупец, у которого большая память, исполнен мыслей и фактов; но он не умеет делать заключений, — а за этим все и дело.
Истинные политики лучше знают людей, чем присяжные философы; я хочу сказать, что они — большие философы.
Предисловие — это обыкновенно защитительная речь, в которой все красноречие автора не может все-таки улучшить его дела, — речь, которая одинаково неспособна ни возвысить цену хорошего произведения, ни оправдать дурное.
Несколько примеров, приведенных в немногих словах и на своем месте, придают мыслям больше блеска, больше веса и авторитетности; но излишнее обилие примеров и излишек подробностей всегда ослабляет речь.
Способность проникать, как и изобретательность и всякий другой человеческий талант, не бывает при нас постоянно: мы не всегда расположены вникать в мысль другого.
Я согласился бы жить под властью тирана с условием зависеть только от его капризов и быть свободным от тирании мод, привычек и предрассудков: рабство перед законами — это самый незначительный из всех видов нашего рабства.
Я желал бы от всего сердца, чтобы все состояния были равны; я гораздо скорее предпочел бы не иметь низших, чем сознавать, что хоть один человек стоит надо мной. В теории нет ничего проще равенства; на деле же нет ничего невыполнимее его и призрачнее.
Можно иметь много рассудка и мало ума.
Разум и чувство друг другу советуют и взаимно себя дополняют. Кто обращается лишь к одному из них и отказывается от другого, тот необдуманно лишает себя помощи, данной нам для руководства.
И республиках встречаются доблести высокого характера, ибо люди никогда не совершают столь великих дел, как в том случае, когда они безнаказанно могут совершать много глупостей.
Если существует самолюбие, услужливое от природы и сострадательное, и рядом с ним себялюбие — другого рода, не знающего ни человечности, ни справедливости, не имеющее ни границ, ни основания, то разве так уж необходимо их смешивать?
Разве противоречит разуму или справедливости — любить себя самого? И почему нам хочется, чтобы любовь к самому себе всегда была пороком?
Писать слогом, который теперь многие называют тяжелым, значит говорить исключительно истину, без прикрас, без шуток и острот.
Мысль о смерти вводит нас в заблуждение, ибо она заставляет нас забывать жить.
В здоровых совесть самонадеянна, в слабых и несчастных — робка, в нерешительных — беспокойна и т. д. Это голос, повинующийся чувству, которое господствует над нами, и мнениям, управляющим нами.
Хороший стол успокаивает все неприятные чувства, вызванные игрою и любовью; он примиряет всех людей перед отходом из ко сну.
Какую бы нежность мы ни питали к своим друзьям или близким, никогда не бывает, чтобы счастья другого оказалось достаточно для того, чтобы сделать и нас счастливыми.
Ничто не унижает человека, не делает его таким жалким, как тщеславие; оно ярчайшая примета посредственности.
Тщеславие лишает людей естественности.
Уединение для ума — то же, что диета для тела: оно смертельно, когда бывает слишком продолжительным, хотя и необходимо.
Не большое преимущество — иметь живой ум, если не имеешь верности суждения: совершенство часов — не в быстром ходе, но в верном ходе.
Ум — око души, но не сила ее; сила души — в сердце, то есть в страстях. Разум — самый просвещенный — не дает силы действовать и желать. Разве достаточно иметь хорошее зрение, чтобы ходить? Не нужно ли кроме того иметь и ноги, а также желание и способность передвигать их?